* * *
...Это тот невысказанный Громов,
что еще задолго до войны
прогремел, как зов аэродромов
в мощной биографии страны.
Эхом по небесным коридорам
прозвучал облётанный металл,
Это тот пилот, перед которым
Чкалов понимающе молчал.
Это тот, подтянутый и бравый,
что ни разу не был побеждён
ни стихией, ни всемирной славой —
равных нету. Это Громов. Он.
Под стеклом увижу я, казалось,
обрамленной славы торжество,
да не любит он, чтоб отзывалась
жизнь былой профессией его.
В старом кресле, в свитере домашнем,
на коленях полинялый плед...
— Если б небо не было вчерашним,
стали б снова летчиком вы?
— Нет.
Занялся бы творчеством, искусством,
в небе я себя не исчерпал.
Нереальным кажется и грустным
то, что я прицельно испытал.
Даже и не верю, что сначала
были эти летные года.
Как одна знакомая сказала:
— Этого со мною — никогда!
ДВА ПИЛОТА
Чкалов вырос,
в душах возвеличась,
а рекорды Громов покорил.
Чкалов был народ,
а Громов — личность, —
каждый, как любовь,
неповторим.
Чкалов —
неуемная натура,
до хитринки искренний талант,
Громов —
скрупулезная культура,
строгий, романтический педант.
Громов —
нет и не было надежней,
Чкалов —
риск, отвага и азарт.
Громова встречали по одежке:
кепка не повернута назад.
И шнурок — гагаринский, в волненье —
Чкалову пошел бы — ерунда! —
С Громовым, вне всякого сомненья,
это б не случилось никогда.
Чкалов —
не придумаешь заране
для души пределов, рубежей.
Громов —
так рассчитано заданье —
кровь не шла из носа и ушей.
Чкалов был - стихия, бездорожье,
Громов жил, мгновенья не сгубя.
Чкалов был на каждого похожим,
Громов был похожим на себя!
(Феликс Чуев)